Целестина, или Шестое чувство - Страница 48

— Ну, кошелек. Ты разве не помнишь, что его отдала?

Мама рассмеялась:

— Не помню. — Покосившись на Жачека, она с облегчением убедилась, что на ушах у него звуконепроницаемые наушники.

— Мама, — спросила Цеся, глядя на мать с нежностью, — ты любишь деньги?

— Я? — удивилась мама. — А что?

— Ничего. Просто мне вдруг интересно стало, как ты к ним относишься.

— Хм! — мама задумалась. — Я б сказала — как к человеку, по которому я скучаю, хотя он меня явно избегает. А что, деньжата понадобились? Много, боюсь, я не наскребу.

— А сколько их у тебя вообще, ты знаешь?

— Не-а, не знаю.

— Никогда-никогда не знаешь?

— Никогда, — призналась мама, фыркнула и тут же, спохватившись, поглядела на Жачека. — Только ради бога, не проболтайся отцу! Я знаю, это мой серьезный недостаток. Но мне недосуг думать о деньгах. Столько других интересных вещей на свете… По-моему, если работаешь не покладая рук и получаешь за это деньги, наплевать, сколько именно их у тебя.

— Ты у нас трудовая пчелка.

— Что, это плохо?

— Наоборот. Ты молоток.

— Ну, спасибо тебе большое, деточка, — обрадовалась мама, — Приятно заслужить уважение собственной дочери.

— И гиппопотамчики у тебя получаются прелестные.

— Еще бы. Они пользуются грандиозным успехом. А тебе должны нравиться хотя бы потому, что благодаря им ты получишь новую кофточку.

— Серьезно?

— Единственно и исключительно. Что вы там с Данкой наверху сделаете?

Цеся мгновенно вспомнила, что произошло.

— Ох! З-занимаемся, — ответила она, а сама подумала, отчего это появляется все больше и больше вещей, о которых нельзя рассказать родителям, хотя она старается жить честно и следовать их советам?

Цеся тяжело вздохнула.

— Что, хандра? — спросила мама.

— Э, нет. Просто жизнь тяжелая.

— Фу, какая банальность! — поморщилась мама. — Могла бы сформулировать то же самое более оригинально.

— Эх, жизнь, жизнь! — изрекла Целестина.

— И вообще, ко всему нужно относиться проще, детка. Знаешь, сколько у человека чувств?

— Э-э-э… в принципе пять, — сказала Цеся, будущий медик.

— Шесть у него чувств. Причем шестое — может быть, самое нужное. Я имею в виду чувство юмора. Чем сильнее оно развито, тем легче кажется жизнь.

— Хм-м-м… — с сомнением сказала Цеся и отправилась на башенку.

Чувство юмора, ничего себе.

Вероятно, мама не совсем права. Когда заденешь самые возвышенные чувства другого человека, никакой юмор не спасет. Цеся поднималась по ступенькам с ощущением, будто сердце ее весит тонну. Добравшись до площадки перед входом в башенку, она повернула дверную ручку.

Дверь была заперта. За тонкими досками явственно слышались громкие рыдания.

— Эй! Открой! — крикнула Цеся.

— Иди отсюда! — донеслось из-за двери.

— Данка! Не валяй дурака! Надо поговорить…

— Мне не надо! Иди, разговаривай с этим типом! Читай ему стихи! О боже, боже, что за люди живут на этом свете!

— Дануся… извини… я правда, правда…

— Все небось слушали, да? — Всхлипывание.

— Что ты! — горячо заверила ее Цеся. — Никто даже внимания не обратил…

— Профаны! — прогнусавила Данка и громко высморкалась.

— Что, что?

— А впрочем, я тебе не верю. Наверняка все прочли «Отчуждение» и теперь надо мной смеются! — Взрыв плача. — Нет, я отсюда не выйду! Как я теперь покажусь им на глаза!

— Данка, умоляю…

— Отвяжись! Нашли чем развлекать своих гостей… моим «Отчуждением»!.. Подлые!

— Не останешься же ты здесь…

— Именно останусь. Теперь я уже никогда отсюда не выйду. — Бурные рыдания. — Здесь и умру, зачем куда-то выходить.

— О господи! — сказала Цеся и без сил опустилась на ступеньки. — Этого я от тебя не ожидала, Данка. Ради бога, пойми: ты все преувеличиваешь. Никто уже о твоей поэме не помнит. Кончай паясничать.

— Я паясничаю?! — В донесшемся из-за двери восклицании прозвучало глубокое возмущение.

— Как дура, — со злостью ответила Цеся. — Сама же будешь жалеть.

Увы, хуже способа повлиять на Данку она не могла придумать.

— Это мы еще посмотрим, — ожесточенно заявила добровольная узница.

С этой минуты за дверью установилось упорное молчание.

14

После получаса безуспешных призывов и бесплодных уговоров Цеся покинула свой пост под дверями башенки и сбежала вниз. Ситуация осложнилась — пора было просить помощи у родных.

Семейство Жак сидело в большой комнате за ужином. Как обычно, собравшись вместе, все болтали и дурачились наперебой. В комнате стоял веселый гам. Цеся с неодобрением оглядела небрежно накрытый стол, вокруг которого, конечно, тоже царил беспорядок.

— Мне нужна помощь, — объявила она, вступая в круг света.

— О, Цеся! — радостно приветствовала ее Кристина, сидевшая рядом с Войтеком в конце длинного стола. Молодые супруги с достоинством сохраняли продовольственную автономию; в тот вечер их ужин состоял из ржаного хлеба и сыра. — Цеся, хочешь выкупать Иренку? — закричала Кристина.

— I am an engineer, — долбила Юлия, которой на следующий день предстояло сдавать зачет по английскому.

Она сидела спиной к обществу, опершись о край стола, а ее красивые ноги лежали на подлокотнике соседнего кресла. В одной руке юная художница держала учебник, в другой — стакан чая.

— Садись, Телятинка, — сказала мама, кладя на тарелку несколько бутербродов. — А где Данка, уже ушла?

— Данка сидит в башне, — многозначительным тоном сообщила Целестина. — Заперлась и не хочет выходить.