Целестина, или Шестое чувство - Страница 29

— Перестаньте! — резко сказала она. — Вы даже не знаете, что Данка пишет стихи!

— О-о-о-о! — как сговорившись, хором вскричали родственники.

— Я тоже когда-то писала стихи, — объявила тетя Веся.

— Ну да! — поразилась Целестина.

— И как будто неплохие, — призналась тетка, эта, казалось бы, воплощенная посредственность. — Даже получила награду на конкурсе «Белая гвоздика».

— Веся у нас всегда была чертовски поэтична, — захихикал Жачек, видно вспомнив что-то очень веселое.

— А о чем было то стихотворение? — полюбопытствовала Цеся.

Тут Данка не выдержала и вмешалась. Снисходительно улыбнувшись, она сказала:

— Какая же ты, Цеся, наивная. Разве вообще можно ответить на вопрос, о чем это стихотворение?

— Я могу ответить, — сказала тетя Веся. — Вероятно, потому, что мне уже тридцать пять лет. Так вот, в том стихотворении речь, разумеется, шла о любви, а также, естественно, о непонимании.

— Чего кем? — спросил Жачек.

— Кого чем, — буркнула Веся. — Ясное дело, что меня не понимал мир. Передайте кто-нибудь еще кусочек пирога.

— И мне тоже, — оживился Жачек. — Пирог — объедение, пальчики оближешь.

— Почему вы все время едите? — с отчаянием воскликнула Цеся.

— Так уж мы сконструированы, — любезно объяснил Жачек. — Впрочем, это относится к большинству здесь присутствующих. Даже ты и твоя подруга, хоть вы и существа высшего ряда, должны время от времени снабжать горючим свою пищеварительно-выделительную систему. Тебе, дитя мое, как будущему врачу это лучше знать. Даже Словацкий имел обыкновение обедать.

— Кажется, он был большой сластена, — лукаво заметила тетя Веся.

— Ха-ха! — загрохотал Жачек. — Что касается меня, то я, когда ем такой пирог, заметно облагораживаюсь.

Больше Цеся не могла выдержать.

— Дануся, — сказала она умоляюще-извиняющимся тоном, — может, пойдем в башню?

— Ну ладно, — вздохнула Данка. — Пора в самом деле браться за учебу.

— Святые слова, милостивая государыня, — ехидно произнес Жачек. — Учение свет. А о поэзии мы поговорим лет через пять.

Подруги вышли в коридор.

— Не знаю, какая муха их сегодня укусила, — смущенно сказала Цеся. — Отец просто невыносим.

— Ну почему? — снисходительно улыбнулась Данка. — Он у тебя симпатяга…

Из-за дверей бывшей комнаты девочек, которая теперь служила приютом Юлии и Кристине, доносились голоса художников. Когда Юлины друзья появлялись в доме, Цеся обычно убегала куда подальше, однако на сей раз вынуждена была изменить своему правилу, так как оставила в комнате портфель с книгами и тетрадями. Если б не Данка, Целестина предпочла бы отправиться в школу с невыученными уроками — она готова была сделать что угодно, лишь бы не входить в комнату, полную людей. Но рядом стояла Данка, и по ее лицу разливалось выражение блаженной лени. Цеся напрягла всю свою волю и, приняв светский вид, постучала в дверь.

В комнате плотной завесой висел дым. Везде — на стульях, на диване, на полу — расположились художники; в их пестром обществе царила Юлия в пурпурном халате с черным зигзагом на спине. Цеся, не отрывая взгляда от кончиков своих туфель, протиснулась за спинами ярких девиц к столу, на котором лежал портфель.

Судорожно, как за спасательный круг, ухватившись за ручку портфеля, она выпустила из легких воздух и шмыгнула обратно к двери, преследуемая мучительным ощущением, будто кто-то все время за ней наблюдает.

У порога Цеся все же осмелилась поднять глаза и… захлебнулась дымом. Она кашляла и плакала, а в голове стучала одна-единственная мысль: «Бородач, бородач, бородач…»

Бородач сидел на полу возле дивана и в упор смотрел на Цесю.

— Эй, Юлька, — сказал он наконец, хлопнув по коленке старшей из сестер Жак, — глянь-ка, это кто ж такой?

— Это? Это моя сестра, — рассеянно ответила Юлия, прислушиваясь к тому, что в это время рассказывал ее драгоценный Толек.

Бородач встал и, перескакивая через тела коллег, настиг Цесю.

— Подумать только! Вот так встреча! — сказал он и вышел следом за перепуганной Целестиной в коридор. — Ну что, — спросил он, пошли в кино?

Стало быть, это всего-навсего Юлькин однокурсник! Цеся испытала некоторое разочарование. Подсознательно бородач представлялся ей чуть ли не полубогом — ну, скажем, киноактером или лыжником европейского класса. То обстоятельство, что черноокий красавец оказался обыкновеным студентом Академии художеств, сыграло против него: неотразимое очарование незнакомца сильно померкло.

— Здравствуйте, — подчеркнуто громко произнесла Данка, задетая тем, что бородач до сих пор не обратил на нее внимания, хотя она стояла рядом, грациозно прислонясь к вешалке для верхней одежды.

Цеся с легкой опаской подумала, что ее подруга очень хороша собой.

Бородач окинул Данку рассеянным взглядом.

— Мое почтение, — произнес он и немедленно повернулся к Цесе: — Нам просто суждено пойти в кино.

Цеся отличалась застенчивостью и скромностью. Но при этом она была представительницей своего пола, и вдобавок шестнадцатилетней его представительницей. Эти два фактора и определили ее ответ.

— Если для вас это имеет такое значение… — сказала она, наслаждаясь своей новой ролью и искоса поглядывая на Данку. — Что ж, можно пойти. Но только на хороший фильм.

— Пошли сегодня! — нетерпеливо воскликнул бородач.

— Сегодня мы занимаемся, — твердо ответила Целестина.

— Тогда завтра!

— Если для вас это имеет такое значение… — упивалась Цеся, — пожалуй, мне было бы удобно завтра на двадцать. Днем я опять буду занята.